Кревская написал(а):Ага, давай, очень интересно. Я про Неизвестного слышала от Родоса несколько рассказов, но не помню ничего, только общее впечатление--гениальность, гениальность и...не знаю, вредность, что ли.
Лен, нашла в своем рабочем архиве отсканированные отрывки публикации, которая ТОЧНО не будет интересна всем, но представляет собой совершено шикарный архивный материал для исследователя.
У Володи Лемпорта была прекрасная память, желание и умение вести дневниковые записи, внутренняя дисциплина и неплохое чувство языка. Главное же - он довольно точно и близко к тексту воспроизводил диалоги и разговоры. Качество мне, с моей дырявой памятью, несвойственное.
В том феврале (год скорее всего 86-й) Лемпорт с Силисом жили в Артеке - устанавливали барельефы на здании, кажется, бассейна, а Коваль "по счастливому совпадению, приехал что-то написать в Доме творчества в Ялте". Они пошли на этюды. Лемпорт пишет:
…Мы рисовали фломастерами дома, которые громоздились друг над другом, узкие в талиях и широкие в плечах, как в Болгарии. Некоторые выскакивали на перекресток, вылупив мутные глаза. Голуби целовались на крышах и раздували зобы. Через дорогу переходили независимая кошка и эмансипированные бродячие собаки. Все это мы зарисовали и остались довольны собой и друг другом. Вдвоем рисуется веселее.
— Сейчас время обеда, — сказал Коваль, — пойдем-ка ко мне. Дом творчества вон, на горе виден, и похлебаем супчика. Кроме того, в номере скучает полбутылки «Лимонной».
— Супчик — это неплохо. Мы с Силисом десять дней на сухомятке. Из жидкого употребляем чай, кофе, пепси и водку, которая в Ялте есть в двух магазинах.
Мы поднялись какими-то прохладными дворами наверх и оказа¬лись во владениях князя Дундукова-Корсакова. Его увековечил эпиграммой Пушкин, иначе мы бы о нем ничего не узнали:
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Потому что ж... есть.
Впоследствии он очень жалел, что написал такую эпиграмму, так как князь Дундук при знакомстве оказался милейшим и интеллигентнейшим человеком и знающим ученым.
Дом творчества имел колонны, а далее возвышался дворец Дундукова-Корсакова в мавританском стиле с зубчатыми стенами и башнями. Растительность здесь была разнообразная и буйная, а по извилистой дорожке бежал человек в спортивном костюме.
— Это бежит писатель Сергей Есин, — сказал Коваль, — ни снег, ни ветер, ни мороз ему не помеха. Он заканчивает свой пробег купанием в море. Вот чудак! Бр-р!
— Есин? Да это же автор знаменитого романа «Имитатор». Ты читал? Нет? Зря. Никто еще так глубоко не копал нашу художественную жизнь, как этот писатель. Наверняка, работал в нашей системе.
— О чем он там пишет? — недоверчиво спросил Коваль.
— Об имитаторе. Среднем художнике, имитирующем гениальность. Да, гениальным можно притвориться, были бы положение и реклама и не было бы совести. Тогда все можно. Эрнст Неизвестный тоже был имитатором. Так здорово сымитировал гениальность и сам в нее поверил настолько, что уехал на Запад, а там в нее не поверили.
— Погоди, — сказал Коваль, — Кириллов день еще не кончен.
Еще поверят.
— Возможно. Так вот, этот Есин метко бьет по Глазунову. Кажется, тот даже протестовал, жаловался влиятельным лицам.
— Не читал. Писатель Борис Носик, который с ним обедает за одним столом, говорит, что Есин настолько выпукло нарисовал подлеца, что сам им не может не быть.
— Носик твой — злой завистник, диссидент, а так зло, как Есин, писать не может, а «Имитатор» даже опубликован в «Новом мире». Это тебе не рукопись, что ходит по рукам. Носик глуп, если говорит, что раз ты написал образ подлеца, то и сам такой. Куда же тогда деть Достоевского? Он весь на этом построен, вживается в любой нарисованный им образ, подлеца ли, мерзавца ли, игрока, убийцы. Прочти эту вещь, не пожалеешь. Есть, наверное, в вашей библиотеке.
— Я спрошу у самого Есина. У него этот роман с собой. Он у нас в Союзе член парткома, немаловажная фигура в нашей зависимой и невеселой жизни…