Пока Андрей готовится к выкладке фоток, вернемся к нашей давней теме - сказкам, надо ж нам понять, откуда мы родом.
Так вот нашла в Инете интерпритации сказок. не тлько мы голову логмаем.
вот первый материалов ищз Инета. Некто А. Карпов
Курочка Ряба
С этой сказки для большинства из нас начиналась Большая литература. «Курочка ряба» да, пожалуй, еще и «Репка» - вот сказки, приходящие к нам с первым пониманием слов. Что может быть проще «Курочки рябы»? Представим себе деревенскую жизнь. Корова, лошадь стоят дорого, требуют значительных средств и сил на своё содержание. А курочка есть в каждом доме, даже и в самом бедном. Курочка, яичко, мышка – элементарный набор слов, они и теперь легко усваиваются малышом, хоть малыш теперь по преимуществу горожанин. Сказка ритмически организована, проскальзывает рифма – это ещё не совсем сказка, а наполовину потешка. Но, в отличие от потешки, здесь уже законченная история – с зачином, трагической коллизией и развязкой. Развязка удивляет взрослого человека. По ходу повествования это должен быть счастливый конец, но взрослое сознание восстает против подмены золотого яичка простым, ему кажется это несправедливым, чуть ли не обманом. Однозначно истолковать «Курочку рябу» невозможно. Мы просто постараемся оценить её с христианских позиций и попытаемся дать христианскую интерпретацию. Надо также отметить, что, как всегда, существует несколько вариантов сказки, в том числе и с разной концовкой. Мы будем пользоваться вариантом, ставшим классическим.
Итак, по порядку.
Жили-были дед да баба.
Почему не муж и жена? Женщину в деревне могли назвать бабой независимо от её возраста, но про мужчину молодых и даже средних лет сказали бы – «мужик». Дед – это все-таки ссылка на возраст. Показательно, что в сказке их всего двое – дед да баба, иные люди отсутствуют. У них могли быть дети, но по тексту понятно, что даже если дети и живы, с родителями они не живут. Пара стариков вообще вырвана из мира, они заключены в своём отдельном мирке. Например, им не к кому обратиться за помощью. Легко представить себе вымершую, стоящую на отшибе деревню, где обитаемой осталось только их избушка.
И была у них курочка ряба.
Стало быть, жили старики бедно. Всей животины у них и было - лишь одна курица. Не случайно они в ней души не чаяли, не курицей ведь называли – курочкой. Курочка же была самая простенькая – рябенькая, беспородная. Зато – яйценоска. Баловала стариков яичком, разнообразила их поневоле вегетарианский стол.
Снесла курочка яичко – не простое, а золотое.
Опять эта уменьшительно-ласкательная форма. Можно представить, как радовались старики каждому яичку. И вот загадка – яичко оказалось не простым, а золотым. Ход их жизни, казалось заведенный раз и навсегда, оказался нарушен. Возможно, здесь подсказка: постоянство обманчиво, пока жизнь длится, всё может перемениться – стремительно и в самый неподходящий момент. Высоко стоящий может упасть, а павший может подняться. Здесь старикам посылается чудо. Золотое яичко из-под обычной курицы должно восприниматься как чудо даже на бытовом уровне, без каких-либо философских усилий. Вряд ли старикам приходилось когда-нибудь раньше держать золото в руках, они могли вообще его никогда не видеть, но слышать о нем они должны были наверняка. Во всяком случае то, что это яичко - не простое, достаточно очевидно. И каковы их действия?
Дед бил, бил – не разбил. Баба била, била – не разбила.
Слушатель сказки – современный взрослый человек – назовёт такое поведение неадекватным. В чём же признаки неадекватности? Дед, а за ним и баба не могут выйти за рамки стереотипа. Они пытаются разбить золотое яичко, т.е. обращаются с ним так же, как обращались до этого с обыкновенными яйцами. У них просто нет в запасе других действий. С одной стороны это – наивность и даже невинность. Нынешний прагматик, зная цену золота, уж верно нашел бы способ обратить чудо в богатство. Однако с другой стороны, дед с бабой попросту не вмещают выпавшее на их долю чудо. В итоге, чудо оказывается им не надобно.
Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось.
Сказка не держит на мышку зла. Бежала ведь не какая-нибудь мышь зубастая, а мышка – привычное и домашнее существо. И яичко столкнула она не по злому умыслу, а по воле случая – просто хвостиком махнула не к месту. И вина за случившееся лежит не на мышке, а на деде с бабой – оставили яичко без присмотра, да ещё не положили в корзинку, а забыли на столе или на лавке, видимо там, где у них не получилось его разбить. Приходится констатировать небрежение к чуду. Если попервоначалу яичко казалось особенным и вызывало интерес, то потом чудо приелось, тем более, что от него не удалось получить утилитарной пользы. И не востребованное чудо уходит. Мышка здесь – лишь физическая причина, не пробеги она мимо, случилось бы что-нибудь другое.
Дед плачет, баба плачет…
Им жалко яичка? Конечно, жалко. К тому же, наверное, и досадно: оказывается, можно было его разбить, видимо, они просто не так к этому подошли. Однако хочется верить, что все эти мысли, кажущиеся нам естественными, для деда с бабой из глубин нашей истории были немыслимы. Причина их слёз, если следовать логике отношений человека и чуда, в другом. Это – раскаяние. Приходит осознание, что чудо отобрано в силу их неготовности его принять. Это ощущение их внутреннего несовершенства, духовной убогости, сожаление по поводу утраты не золота как такового, а – небывалого, явления нездешнего порядка бытия, и исторгают их плач.
…а курочка кудахчет: - Не плачь, дед, не плачь, баба, - я снесу вам другое яичко, не золотое, простое.
Плач оказывается услышан. Надо обратить внимание на то, кто произносит слова утешения. В сказках животные часто разговаривают – между собой, а иногда говорят и человеческим голосом. Но эта способность говорить, как правило, даётся изначально, с первых слов сказки. Начало же «Курочки рябы» не предполагает ничего подобного. Появление золотого яичка воспринимается как игра случая: вот и на долю деда с бабой выпало счастье. Но курочка заговорила (вернее закудахтала, и её кудахтанье вдруг стало понятно человеческому слуху). Теперь выясняется, что курочка - не пассивный проводник случайностей, а деятель. В её воле снести простое яичко, а стало быть, и – золотое. Курочка становится мистическим существом, именно ей адресованы покаянные слезы деда и бабы, и она принимает их покаяние. В образе курочки мы обретаем своего рода духа-охранителя, однако это, видимо, наносные черты, в основе же – образ кормилицы-благодетельницы.
Коллизия сказки завершается восстановлением исходного состояния. Старикам обещается простое яичко – т.е. пропитание, хлеб насущный. Они не пропадут с голоду, хотя чудес, видимо, больше не увидят. Наш искушенный ум видит в этом трагедию, тогда как задача курочки – не покарать деда с бабой, а утешить. Они-то испугались, что по своему небрежению лишились благорасположения матушки-кормилицы полностью. И курочка возвращает им надежду, что она не оставит своим участием стариков. А золотые яички, столь вожделенные нами, стали бы опять лишь искушением, тяжелым и напрасным.
Сказка, конечно, содержит много языческих черт. Чего стоит только один образ курочки, стремящийся слиться с образом домашнего божества. Можно также выстроить целую теорию вокруг того, что представляет из себя золотое яичко, ведь яйцо – символ начала мироздания, новой жизни, непостижимого. Какой простор для истолкований! Однако при всём при том, мораль сказки, поведенческая модель деда с бабой и интонации не противоречат христианскому мировосприятию. Сказка тепло ложится на сердце, учит добру, учит довольствоваться малым, приучает к пиетету перед чудесным. На языческие же моменты можно внимания не обращать, они явно стоят не на первом плане.
